Неточные совпадения
Слышал он в груди своей
силынеобъятные,
Услаждали слух его
звуки благодатные,
Звуки лучезарные гимна благородного —
Пел он воплощение счастия народного!..
Слова хозяйки были прерваны странным шипением, так что гость было испугался; шум походил на то, как бы вся комната наполнилась змеями; но, взглянувши вверх, он успокоился, ибо смекнул, что стенным часам пришла охота бить. За шипеньем тотчас же последовало хрипенье, и, наконец, понатужась всеми
силами, они пробили два часа таким
звуком, как бы кто колотил палкой по разбитому горшку, после чего маятник пошел опять покойно щелкать направо и налево.
И дождалась… Открылись очи;
Она сказала: это он!
Увы! теперь и дни, и ночи,
И жаркий одинокий сон,
Всё полно им; всё деве милой
Без умолку волшебной
силойТвердит о нем. Докучны ей
И
звуки ласковых речей,
И взор заботливой прислуги.
В уныние погружена,
Гостей не слушает она
И проклинает их досуги,
Их неожиданный приезд
И продолжительный присест.
— Нет, я не в
силах ничем возблагодарить тебя, великодушный рыцарь, — сказала она, и весь колебался серебряный
звук ее голоса. — Один Бог может возблагодарить тебя; не мне, слабой женщине…
Это было гораздо более похоже на игру, чем на работу, и, хотя в пыльном воздухе, как бы состязаясь
силою, хлестали волны разнообразнейших
звуков, бодрое пение грузчиков, вторгаясь в хаотический шум, вносило в него свой, задорный ритм.
Самгину казалось, что воздух темнеет, сжимаемый мощным воем тысяч людей, — воем, который приближался, как невидимая глазу туча, стирая все
звуки, поглотив звон колоколов и крики медных труб военного оркестра на площади у Главного дома. Когда этот вой и рев накатился на Клима, он оглушил его, приподнял вверх и тоже заставил орать во всю
силу легких...
Положим, Ольга не дюжинная девушка, у которой сердце можно пощекотать усами, тронуть слух
звуком сабли; но ведь тогда надо другое…
силу ума, например, чтобы женщина смирялась и склоняла голову перед этим умом, чтоб и свет кланялся ему…
Он веровал еще больше в эти волшебные
звуки, в обаятельный свет и спешил предстать пред ней во всеоружии страсти, показать ей весь блеск и всю
силу огня, который пожирал его душу.
Она нетерпеливо покачала головой, отсылая его взглядом, потом закрыла глаза, чтоб ничего не видеть. Ей хотелось бы — непроницаемой тьмы и непробудной тишины вокруг себя, чтобы глаз ее не касались лучи дня, чтобы не доходило до нее никакого
звука. Она будто искала нового, небывалого состояния духа, немоты и дремоты ума, всех
сил, чтобы окаменеть, стать растением, ничего не думать, не чувствовать, не сознавать.
Опять слышались те же, как и в тот раз,
звуки плохого фортепьяно, но теперь игралась не рапсодия, а этюды Клементи, тоже с необыкновенной
силой, отчетливостью и быстротой.
Часто, выбившись из
сил, приходил он отдыхать к нам; лежа на полу с двухлетним ребенком, он играл с ним целые часы. Пока мы были втроем, дело шло как нельзя лучше, но при
звуке колокольчика судорожная гримаса пробегала по лицу его, и он беспокойно оглядывался и искал шляпу; потом оставался, по славянской слабости. Тут одно слово, замечание, сказанное не по нем, приводило к самым оригинальным сценам и спорам…
И старый солдат все ниже опускал голову. Вот и он сделал свое дело, и он недаром прожил на свете, ему говорили об этом полные
силы властные
звуки, стоявшие в зале, царившие над толпой…………………………….……………………………………………………………………………….
Буде власть шествует стезею, ей назначенной, то не возмутится от пустого
звука клеветы, яко же господь
сил не тревожится хулением.
— Надо бы «взреветь», — сказал Ноздрин и, приложив руки ко рту в виде рупора, закричал что есть
силы, но
звук голоса не распространился по лесу и как-то глухо затерялся поблизости.
Я только теперь, в руднике роковом,
Услышав ужасные
звуки,
Увидев оковы на муже моем,
Вполне поняла его муки,
И
силу его… и готовность страдать!
Затем вдруг как бы что-то разверзлось пред ним: необычайный внутренний свет озарил его душу. Это мгновение продолжалось, может быть, полсекунды; но он, однако же, ясно и сознательно помнил начало, самый первый
звук своего страшного вопля, который вырвался из груди его сам собой и который никакою
силой он не мог бы остановить. Затем сознание его угасло мгновенно, и наступил полный мрак.
Проходя близко мимо выходных дверей на лестницу, он услышал и заметил, что за дверьми кто-то старается изо всех
сил позвонить в колокольчик; но в колокольчике, должно быть, что-то испортилось: он только чуть-чуть вздрагивал, а
звука не было.
На этом пункте они всегда спорили. Старый штейгер относился к вольному человеку — старателю — с ненавистью старой дворовой собаки. Вот свои работы — другое дело… Это настоящее дело, кабы
сила брала. Между разговорами Родион Потапыч вечно прислушивался к смешанному гулу работавшей шахты и, как опытный капельмейстер, в этой пестрой волне
звуков сейчас же улавливал малейшую неверную ноту. Раз он соскочил совсем бледный и даже поднял руку кверху.
На каждом шагу, в каждом
звуке, в каждом легком движении ветра по вершинам задумчивого леса — везде чувствуется
сила целостной природы, гордой своею независимостью от человека.
Да, это было настоящее чувство ненависти, не той ненависти, про которую только пишут в романах и в которую я не верю, ненависти, которая будто находит наслаждение в делании зла человеку, но той ненависти, которая внушает вам непреодолимое отвращение к человеку, заслуживающему, однако, ваше уважение, делает для вас противными его волоса, шею, походку,
звук голоса, все его члены, все его движения и вместе с тем какой-то непонятной
силой притягивает вас к нему и с беспокойным вниманием заставляет следить за малейшими его поступками.
Лаптев издает неопределенный носовой
звук и улыбается. Прейн смотрит на него, прищурив глаза, и тоже улыбается. Его худощавое лицо принадлежало к типу тех редких лиц, которые отлично запоминаются, но которые трудно определить, потому что они постоянно меняются. Бесцветные глаза под стать лицу. Маленькая эспаньолка, точно приклеенная под тонкой нижней губой, имеет претензию на моложавость. Лицо кажется зеленоватым, изможденным, но крепкий красный затылок свидетельствует о большом запасе физической
силы.
Голые стены комнаты отталкивали тихий
звук его голоса, как бы изумляясь и не доверяя этим историям о скромных героях, бескорыстно отдавших свои
силы великому делу обновления мира.
И народ бежал встречу красному знамени, он что-то кричал, сливался с толпой и шел с нею обратно, и крики его гасли в
звуках песни — той песни, которую дома пели тише других, — на улице она текла ровно, прямо, со страшной
силой. В ней звучало железное мужество, и, призывая людей в далекую дорогу к будущему, она честно говорила о тяжестях пути. В ее большом спокойном пламени плавился темный шлак пережитого, тяжелый ком привычных чувств и сгорала в пепел проклятая боязнь нового…
— Да здравствуют рабочие люди всех стран! — крикнул Павел. И, все увеличиваясь в
силе и в радости, ему ответило тысячеустое эхо потрясающим душу
звуком.
Резкие слова и суровый напев ее не нравились матери, но за словами и напевом было нечто большее, оно заглушало
звук и слово своею
силой и будило в сердце предчувствие чего-то необъятного для мысли. Это нечто она видела на лицах, в глазах молодежи, она чувствовала в их грудях и, поддаваясь
силе песни, не умещавшейся в словах и
звуках, всегда слушала ее с особенным вниманием, с тревогой более глубокой, чем все другие песни.
Офицеры подошли к глиняному чучелу. Первым рубил Веткин. Придав озверелое выражение своему доброму, простоватому лицу, он изо всей
силы, с большим, неловким размахом, ударил по глине. В то же время он невольно издал горлом тот характерный
звук — хрясь! — который делают мясники, когда рубят говядину. Лезвие вошло в глину на четверть аршина, и Веткин с трудом вывязил его оттуда!
И княжна невольно опускает на грудь свою голову. «И как хорош, как светел божий мир! — продолжает тот же голос. — Что за живительная
сила разлита всюду, что за
звуки, что за
звуки носятся в воздухе!.. Отчего так вдруг бодро и свежо делается во всем организме, а со дна души незаметно встают все ее радости, все ее светлые, лучшие побуждения!»
К последним его
звукам прицепились чуть-чуть слышно другие, сначала резвые, игривые, как будто напоминавшие игры детства: слышались точно детские голоса, шумные, веселые; потом
звуки стали плавнее и мужественнее; они, казалось, выражали юношескую беспечность, отвагу, избыток жизни и
сил.
Совершенно дикая мысль осеняет голову Александрова: «А что, если этот очаровательный
звук и эта звездочка, похожая на непроливающуюся девичью слезу, и далекий, далекий отсюда только что повеявший, ласковый и скромный запах резеды, и все простые радости мира суть только видоизменения одной и той же божественной и бессмертной
силы?»
Этот вздор автор громко выкрикивал, подражая индюшечьему голосу Дубышкина, и тотчас же принимался со всей
силой легких выдувать сплошной шипящий
звук.
Так мучился он, трепеща пред неизбежностью замысла и от своей нерешительности. Наконец взял свечу и опять подошел к дверям, приподняв и приготовив револьвер; левою же рукой, в которой держал свечу, налег на ручку замка. Но вышло неловко: ручка щелкнула, призошел
звук и скрип. «Прямо выстрелит!» — мелькнуло у Петра Степановича. Изо всей
силы толкнул он ногой дверь, поднял свечу и выставил револьвер; но ни выстрела, ни крика… В комнате никого не было.
Чем более сгущалась темнота, тем громче кричали гады. Голоса их составляли как бы один беспрерывный и продолжительный гул, так что ухо к нему привыкало и различало сквозь него и дальний вой волков, и вопли филина. Мрак становился гуще; предметы теряли свой прежний вид и облекались в новую наружность. Вода, древесные ветви и туманные полосы сливались в одно целое. Образы и
звуки смешивались вместе и ускользали от человеческого понятия. Поганая Лужа сделалась достоянием
силы нечистой.
Казалось, по всему лицу русской земли были расставлены какие-то особые рефлекторы и резонаторы, придававшие
силу каждому
звуку, сияние каждому явлению.
Но как он ни был слаб, он испугал Передонова, как будто за этим
звуком должны были проснуться и устремиться к этим дверям все враждебные
силы.
Возня, молчание и трение о стену ногами, перемешиваясь с частым дыханием, показали, что упрямство или другой род сопротивления хотят сломить
силой. Затем долгий неистовый визг оборвался криком Геза: «Она кусается, дьявол!» — и позорный
звук тяжелой пощечины прозвучал среди громких рыданий. Они перешли в вопль, и я открыл дверь.
Он вскочил, хотел крикнуть изо всех
сил и бежать скорее, чтоб убить Никиту, потом Хоботова, смотрителя и фельдшера, потом себя, но из груди не вышло ни одного
звука и ноги не повиновались; задыхаясь, он рванул на груди халат и рубаху, порвал и без чувств повалился на кровать.
Мальчик вздрогнул от страха и замер. А
звук всё дрожал и рос в своей
силе.
И полились чарующие
звуки, и зазвучал безотказный призыв, и чуялась в голосе
сила неотразимая… Это не Ермолова — это Лауренция, призывающая к отмщению…
Странный
звук подплывал все ближе и рос в своей
силе, рыдал и таял в черной тьме. А на палубе тревожно шептали...
Люди толкались, забегая один вперёд другого, размахивали руками, кидали в воздух шапки, впереди всех, наклонив голову, точно бык, шёл Мельников с тяжёлою палкой в руках и национальным флагом на ней. Он смотрел в землю, ноги поднимал высоко и, должно быть, с большой
силою топал о землю, — при каждом ударе тело его вздрагивало и голова качалась. Его рёв густо выделялся из нестройного хаоса жидких, смятённых криков обилием охающих
звуков.
Слова и
звуки вспыхивали перед глазами Евсея, как искры, сжигая надежду на близость спокойной жизни. Он ощущал всем телом, что из тьмы, окружающей его, от этих людей надвигается
сила, враждебная ему, эта
сила снова схватит его, поставит на старую дорогу, приведёт к старым страхам. В сердце его тихо закипала ненависть к Саше, гибкая ненависть слабого, непримиримое, мстительное чувство раба, которого однажды мучили надеждою на свободу.
— Детский страх!.. Мечта, послышалось мне, иль просто ветер дунул, — говорил себе Долинский, стараясь взять над собою
силу, а панический, суеверный страх сам предупреждал его, а он брал его за плечи, двигал на голове его волосы и через мгновение донес до его слуха столь же спокойный и столь же отчетливый
звук от оборота второй страницы.
Это величайшее торжество и апофеоз той великой
силы, которая неудержимо льется с голубого неба, каким-то чудом претворяясь в зелень, цветы, аромат,
звуки птичьих песен, и все кругом наполняет удесятеренной, кипучей деятельностью.
Надобно было иметь
силу характера Домны Осиповны, чтобы, живя у Бегушева целую неделю и все почти время проводя вместе с ним, скрывать от него волнующие ее мысли и чувствования, тем более что сам Бегушев был очень весел, разговорчив и беспрестанно фантазировал, что вот он, с наступлением зимы, увезет Домну Осиповну в Италию, в которой она еще не бывала, познакомит ее с антиками, раскроет перед ней тайну искусств, — и Домна Осиповна ни одним словом, ни одним
звуком не выразила, что она ожидает совершенно иначе провести грядущую зиму, — напротив, изъявляла удовольствие и почти восторг на все предложения Бегушева.
Чудные голоса святочных песен, уцелевшие
звуки глубокой древности, отголоски неведомого мира, еще хранили в себе живую обаятельную
силу и властвовали над сердцами неизмеримо далекого потомства!
Дюрок махнул рукой на балкон музыкантам с такой
силой, как будто швырнул камнем.
Звуки умолкли. Ганувер взял приподнятую руку девушки и тихо посмотрел ей в глаза.
Я запел — громко, во всю
силу. Ревел гром, блистали молнии, шуршала трава, а я пел и чувствовал себя в полном родстве со всеми
звуками… Я — безумствовал; это простительно, ибо не вредило никому, кроме меня. Буря на море и гроза в степи! — Я не знаю более грандиозных явлений в природе.
Я вскочила со стула и изо всей
силы толкнула его в грудь. Он отшатнулся, он издал какой-то дряхлый, испуганный
звук, он чуть не упал. На человеческом языке нет слов, чтобы выразить, до какой степени он мне показался гнусен и ничтожно низок. Всякое подобие страха исчезло во мне.
Стоит он, скучившись в каком-то безобразном муравейнике, и до того съежился и присмирел там, что никто даже не интересуется знать, что это за масса такая, которая как будто колышется и живет, но из которой в то же время не выходит ни единого живого
звука. Членораздельна ли она? способна ли выделить из себя какие-нибудь особи? или же до того сплотилась и склеилась, что даже мысль не в
силах разложить ее?
Никакой резкий стук или крик не вырывался отдельно, все утопало в общем шуме, гуле, грохоте, и все составляло непрерывно и стройно текущую реку
звуков, которая с такою
силою охватила нас, овладела нами, что мы долго не могли выговорить ни одного слова.